Родился 2 сентября 1921 года в селе Бессоновка Пензенской области. В 1929 году поступил в среднюю школу, которую окончил в 1939 году отличником, и без экзаменов был принят в Московский электромеханический институт инженеров транспорта.
5 октября 1939 г. призван в ряды Красной Армии. Служил в 98-м гаубично-артиллерийском полку 97-й стрелковой дивизии, которая дислоцировалась в приграничном районе недалеко от г. Перемышля. После окончания полковой школы и присвоения звания сержанта был оставлен в ней в должности помощника командира взвода для обучения молодых курсантов. В начале 1942-го по ранению оказался в плену. Выжил.
После войны окончил Всесоюзный заочный лесотехнический институт, получил диплом с отличием и рекомендацию для поступления в аспирантуру. Прошел путь от помощника лесничего до главного лесничего Пензенского управления лесного хозяйства. В 1971 году переведен в аппарат Министерства лесного хозяйства РСФСР на должность заместителя председателя Научно-технического совета, затем — заместителем начальника Главного технического управления.
За боевые заслуги на фронте и трудовые успехи в мирное время награжден орденами Отечественной войны и Трудового Красного Знамени, 15 медалями. Орден Боевого Красного Знамени, к награждению которым был представлен в августе 1941 года, по сложившимся обстоятельствам на фронте не получил.
Через тернии
Начало войны застало меня почти у самой границы, на станции Бобровка, где вечером 20 июня 1941 года я заступил начальником гарнизонного караула на охрану стратегических объектов со стройматериалами, оборудованием и вооружением для строящихся вдоль границы дотов. Дежурство прошло спокойно, без каких-либо эксцессов. Вечером 21 нюня наш караул сменил новый, а я со своим составом караула из 19 человек решил остаться ночевать в соседней с караульным помещением комнате. Утром же, чтобы не идти 15 километров пешком, намеревались вернуться в часть поездом Бобровка — Львов.
Тихий и теплый вечер 21 июня 1941 года был обычным, ничем не отличающимся от других. Закончив трудовой день, молодежь спешила на гулянья, а кто постарше — сидели на завалинках у своих домов и вели неторопливые беседы. За околицей приграничной деревни Бобровка лились мелодичные звуки гармоники, а чуть подальше, возле самой границы — громкие солдатские песни. Вскоре все стихло и погрузилось в глубокий сон. Уставший за неделю рабочий люд отдыхал, даже не подозревая, что завтра может случиться что-то страшное, непоправимое. Тихая, спокойная ночь близилась к концу. Первые лучи восходящего солнца озарили своим ярким светом еще мирную землю. И вдруг тишина раннего воскресного утра нарушилась беспорядочными выстрелами и пулеметными очередями. «Видимо, это очередные войсковые учения. Но почему так рано? Почему в воскресенье?» — подумали солдаты и сержанты гарнизонного караула, охранявшего объекты станции Бобровка в двух километрах от границы. Буквально через полчаса к караульному помещению подъехал автомобиль, в кузове которого лежал убитый пограничник — старший сержант. Его гимнастерка на груди была обагрена кровью. Минут через пять-шесть раненые и убитые стали поступать большими группами. Теперь раздавались не только винтовочные выстрелы, пулеметные очереди, но и грохот рвущихся мин и снарядов, лязганье гусениц танков. Армады фашистских стервятников с крестами на крыльях, пролетая над нашими головами, несли смертоносный груз для русских городов и сел. Мы поняли — это война, война необъявленная и внезапная.
Тем временем на станцию прибыл пассажирский поезд из Львова. Среди пассажиров было много выпускников военных училищ, приехавших для прохождения службы в пограничных и других воинских частях. Обмундирование с иголочки: блестящие пряжки, новые кожаные ремни и портупеи и… пустые кобуры! Оружие они должны были получить по прибытии в часть. На вокзале творилось что- то жуткое. Прибежавшие с застав жены и дети командиров, пассажиры, сошедшие с поезда, железнодорожники метались из стороны в сторону, не понимая, что происходит. Раздавались крики, плач, стрельба и стоны. Немцы, вступившие на станцию, безжалостно расстреливали всех, кто попадался на глаза, в том числе и детей. Молодые лейтенанты, выпускники училищ, с голыми руками бросались на немцев, пытаясь вырвать у них что-то из оружия и защититься, и геройски гибли от автоматных очередей. Пали в неравном бою и большинство часовых, охранявших военные объекты. Оба состава гарнизонного караула, получив приказ следовать в свою часть, вынуждены были прорываться из окружения, забрасывая фашистов гранатами, прокладывая себе путь штыками. Слава богу, хоть у караульных были положенные по уставу оружие и боеприпасы! Но после прорыва из тридцати восьми человек в живых нас осталось всего девятнадцать.
Вечером 22 июня мы прибыли на командный пункт третьего дивизиона нашего 98-го гаубично-ар- тиллерийского полка. Ночь с 22 на 23 июня была сравнительно тихой. На командном пункте нас собралось человек 30-35. Рано утром, еще до восхода солнца, развели небольшой костер, разогрели тушенку, но позавтракать не успели: в предрассветном тумане в деревушке, расположенной впереди нас, разведчики заметили перебегающие от домов к сараям черные фигуры немцев. Командир дивизиона пытался связаться по телефону с батареями, чтобы те открыли по врагу огонь, но связь была нарушена, орудия передвинуты на новые позиции. Мы оказались в пиковом положении. Количество немецких солдат значительно увеличивалось. Нам грозило окружение. Силы были неравные.
Три танка Т-26, спешивших нам на помощь, немцы подбили. Из их люков выскакивали объятые пламенем члены экипажей. Часть из них заживо сгорели, а те, кто успел добежать до речушки и броситься в воду, остались живыми, но с сильными ожогами. Командир дивизиона принял решение — открыть ураганный огонь по немцам из всех видов оружия, которое имелось на руках, и тем самым создать видимость наличия у нас значительных сил. Такой маневр заставил врага на некоторое время отказаться от решительных действий, а нам позволил под прикрытием высокого берега реки от него оторваться, дивизионам занять новые огневые позиции.
Пробираясь к основным силам полка, наша группа неожиданно столкнулась с немецким дозором в небольшой деревне. На этот раз мы имели более выгодное положение и легко справились с противником. Десять гитлеровцев убили, одного взяли в плен. Командир дивизиона, владевший немецким языком, выяснил у него наличие и расстановку сил противника. Счет, разумеется, был не в нашу пользу.
Двигаться дальше пришлось через большое топкое болото. На середине пути нашу группу обнаружил немецкий самолет-корректировщик. Град мин обрушился сверху. К счастью, попадая в тину, они по большей части не взрывались. Мы же, срываясь с кочек, погружались чуть ли не с головой в желтовато-красную жижу, теряли сапоги, пилотки, фуражки. Вытаскивали друг друга из топи с помощью веревок и вожжей, предусмотрительно взятых в деревне. К вечеру с небольшими потерями выбрались на сухое место у опушки леса. Здесь нас встретили однополчане. Перед их взором предстал отряд «привидений», покрытых толстым слоем засохшей ржавой грязи, со слипшимися волосами, без сапог и головных уборов, но с
пистолетами, автоматами и карабинами в руках. Блестели только глаза да зубы. Так закончился для нас второй день войны в предгорьях Карпат.
За отвлечение сил противника, создание ложных ситуаций по расположению и численности наших войск, уничтожение разведгруппы дивизии СС, захват пленного все оставшиеся в живых были награждены орденами и медалями.
С тяжелыми оборонительными боями, контратаками, которые оборачивались большими потерями в живой силе и технике, наша 97-я стрелковая дивизия отходила в направлении Львова. В окрестностях города Яворова наш 98-й ГАП занял огневые позиции на опушке березовой рощи. Наступающие цепи немцев во весь рост приближались к оборонительным рубежам нашей пехоты. Их продвижение было видно простым глазом. Наши батареи открыли по наступающим беглый огонь шрапнельными и бризантными снарядами прямой наводкой. Вражеские цепи редели. Но на смену раненым и убитым подходили новые силы. Численное превосходство врага было очевидным. В нескольких местах линия обороны пехоты была прорвана. Поступил приказ нашего командования остановить наступление немцев. В контратаку были брошены и артиллеристы. В расчетах у орудий оставалось по 2-3 человека. Остальные, в числе которых оказался и я, с криком «Ура!» бросились в бой. Это была атака, в которой мне пришлось участвовать впервые. Страшная лавина с оглушающим ревом неслась вперед. Свистели пули, рвались снаряды и мины, валились с ног раненые и убитые. Командиры смешались с солдатами. Их команды и приказы услышать было невозможно. Наступление немцев, понесших большие потери, нам удалось остановить. Приближался вечер, и все как-то стихло. В этой атаке был тяжело ранен осколком снаряда в правое бедро наш командир взвода связи лейтенант Рябченко. Когда мы его выносили на плащ-палатке с поля боя, он просил его пристрелить. Но разве у кого поднимется рука…
В итоге этой атаки наш дивизион сильно поредел. Было убито и ранено много моих товарищей.
При отступлении на Львов на шоссе образовалась пробка. Наш полк ночью оказался зажатым на окраинах Яворова. С трех сторон город был окружен немцами. Оставался лишь один выход — на восток, в сторону Львова. Завязался бой. Мы — в городе, немцы — в его окрестностях. Их расположение мы определяли по полету трассирующих пуль. Орудия били по врагу наугад, пулеметчики вели огонь с чердаков и крыш зданий. Пехотинцы, выскакивая из улиц за черту города, вступали с противником в рукопашный бой. В какой-то момент я с командиром дивизиона, уточняя местонахождение наших батарей, оказались на плотине городского пруда, около электростанции. В темноте послышался шорох и движение еле заметных теней. Мы подумали, что это вражеские лазутчики. Капитан привел в готовность автомат, а я выдернул чеку гранаты-лимонки и крепко сжал руку. Мы замерли в тревожном ожидании развития дальнейших событий. И в эти мучительные секунды, видимо, пальцы руки от напряжения ослабли, послышался щелчок детонатора. Четыре секунды! Я не раздумывая рывком бросил гранату в пруд. Взорвалась она уже под водой, и мы, слава богу, остались целы и невредимы.
С наступлением рассвета немецкие войска, оказавшиеся на открытом месте, от города отошли. Наши танки, сталкивая с шоссе на обочины и в кюветы подбитые автомашины, тракторы, повозки и другой хлам, образовавшийся после бомбежек, расчистили дорогу на Львов. Отступая с большими потерями, мы надеялись на помощь авиации и танков. Но надежды наши не оправдались: самолеты, так и не поднявшись в воздух с аэродромов Львова и Тернополя, были уничтожены немецкими бомбардировщиками еще в первый день войны, а танковые батальоны по непонятным причинам оказались… без горючего! Город мы защищали только три дня. Немецкие танки прорвали фланги нашей обороны, создалась опасность окружения, и нашей дивизии было приказано отойти в направлении Тернополя.
За счет превосходства в бронетехнике и авиации немцы часто вклинивались в глубину обороны наших войск. Создавалась постоянная угроза окружения. После изнурительных, тяжелых оборонительных боев и контратак днем, чтобы не оказаться в кольце врага, по ночам мы вынуждены были отходить на новые рубежи и готовиться к отражению противника.
Незаметно, в текучке боев, неудач и кратковременных успехов, наступил август. Наша 97-я стрелковая дивизия, в которую входил и мой 98-й ГАП, была сильно ослаблена в живой силе и технике. Отступая к укрепленной оборонительной линии Винница — Белая Церковь — Житомир, мы питали надежду получить передышку, пополнение рядового и командного состава, боевой техники. Ожидания наши, увы, не оправдались. Все вооружение дотов и дзотов этой линии было демонтировано. Никаких полков и дивизий, которые должны были бы сменить потрепанные части, не оказалось. Оставив позади Белую Церковь, мы заняли оборону на правом берегу реки Рось, около небольшого городка Ракитно. Штаб дивизии разместился недалеко от огневых позиций нашего полка, в хуторе Марьино. Поступил приказ командиру 3-го дивизиона провести разведку боем, определить местонахождение сил противника. На двух автомашинах с двумя гаубицами наш отряд численностью примерно 25 человек под командованием капитана по проселочной дороге двинулся в путь. В четырех-пяти километрах от нас раскинулось большое село, в центре которого возвышались купола церкви. Мы дали из орудий несколько залпов по хорошо видимой цели и стали ожидать ответных действий противника. Впереди показались два всадника в белом. Они мчались галопом по полю от села в нашу сторону
Оказалось, что лейтенант и сержант, прискакавшие к нам, при отступлении на Винницу были захвачены немцами в плен и доставлены в село, по которому мы только что вели беглый огонь из гаубиц. На вопросы переводчика они отвечали гробовым молчанием. Последовал приказ: «Расстрелять!» Раздетыми до нижнего белья, их заставили копать себе могилу. И вдруг на площади у церкви начали рваться снаряды наших гаубиц. Очумевшие немцы шарахались в разные стороны, не понимая, что происходит. Пленники, воспользовавшись паникой, вскочили на лошадей, которые оказались вблизи, и ускакали от неминуемой смерти.
Мы вернулись в расположение дивизиона. В штабе дивизии, доложив обстановку, капитан получил новый приказ: «Вернуться с отрядом обратно и выяснить, какие действия предпринимает противник после нашей вылазки». Продвинулись мы километра три вперед. Навстречу с небольшой скоростью ехали два грузовика. В кузовах на скамейках сидели люди, одетые в наши гимнастерки и пилотки. Я стоял в кузове нашей машины и, когда грузовики почти сравнялись, заглянул через высокий борт встречного грузовика и, увидев на сидящих брюки зеленого цвета, закричал: «Немцы!» Мы в один миг выскочили из кузовов и под прикрытием своих машин и орудий отползли в правый кювет, немцы — в левый. Завязалась кровавая бойня. Появились раненые и убитые. Я оказался рядом с командиром. Он приказал мне доставить донесение в штаб дивизии, доложить обстановку, попросить подкрепление. Метров двести по-пластунски я прополз по кювету, поднялся и побежал по пшеничному полю, не замечая трассирующих разрывных пуль. В штабе я доложил о случившемся и получил приказ: «Командиру дивизиона держаться до последнего. Подкрепление будет немедленно направлено».
Когда я вернулся к месту стычки, дело было уже сделано, немцы уничтожены. Половину состава потеряли и мы. В чем же заключался наш перевес? Дорога проходила по склону. Правый кювет был глубже. Он прикрывал наших бойцов лучше, чем левый, в котором находились немцы. У нас были гранаты-лимонки, у противника гранат не было. Мы забрали убитых и раненых и отошли ближе к реке Рось.
Вскоре на горизонте стали появляться мотоциклы с немецкими автоматчиками. Наши гаубицы открыли огонь по ним прямой наводкой. Но тут с правого фланга от наших огневых позиций незаметно, по овражку, просочились вражеские минометчики. Они открыли огонь из легких минометов. Мины сыпались одна за другой. Буквально на глазах таяли наши ряды. В числе убитых были два наводчика. Одного из них заменил командир орудия, второго — командир дивизиона. Надо было предпринимать что-то без промедления. Прекращение артобстрела грозило прорывом нашей обороны и захватом штаба дивизии. Я быстро собрал группу из 15 человек, прихватил два ящика гранат, ручной пулемет и запас патронов. Мы сползли в овражек, незаметно подкрались к минометчикам, забросали их фанатами, открыли огонь из пулемета и карабинов. Неся потери, бросив минометы, немцы отступили.
Наши гаубицы опять «заговорили». Мы заняли удобный рубеж, окопались и продолжали бой до наступления темноты. В сумерках штаб дивизии, пехотные части, артполк отошли за реку Рось и взорвали мосты. Расстреляв все патроны, мы ночью добрались до реки, переправились через нее вплавь и присоединились к своему дивизиону. За этот бой, сдерживавший натиск противника и предотвративший захват штаба дивизии, я был представлен к награждению орденом Боевого Красного Знамени.
Наши войска, зажатые немцами с флангов на правом берегу Днепра, вели ожесточенные оборонительные сражения. Был сдан Киев. Из ставки Главного командования поступил приказ отойти на левый берег. Но было уже поздно. Противник под прикрытием непрерывных массированных бомбардировок навел понтонную переправу через Днепр в районе Кременчуга.
Наш полк в составе 5-й армии переправился через Днепр, находясь уже в окружении. Попытки прорвать кольцо успехом не увенчались: вражеская авиация, обнаружив скопление наших войск, обрушивала на них град бомб, а пехота — шквал свинца из пулеметов. Уничтожение нашей живой силы и техники завершали немецкие минометчики и артиллерия. После двухнедельных боев у нас кончились снаряды, горючее, иссяк запас патронов. На вооружении остались только штыки и приклады. Поступил приказ: штабам частей и соединений уничтожить все топографические карты, секретные документы и небольшими отрядами выходить из окружения и по глухим местам добираться до далеко отодвинувшейся линии фронта на восток.
Но мне, к сожалению, не суждено было ни отступать аж до самой Москвы, ни шагать затем до Берлина. На реке Суле в районе Оржица я был ранен в коленный сустав правой ноги и на поле боя взят немцами в плен. До конца марта 1942 года я содержался в лагерях военнопленных в городах Дубны, Хороль, затем в лагере военнопленных г. Ковеля.
Лагерь в Ковеле размещался на территории бывших армейских складов, окруженных двумя рядами колючей проволоки. На вышках, расположенных по углам ограждения, находилась охрана, вооруженная пулеметами. Имелись случаи побега пленных. С территории лагеря из туалетов вывозились нечистоты бочками на лошадях. В не полностью залитые бочки незаметно забирался беглец. Чтобы не задохнуться, он брал в рот резиновый шланг, конец которого выходил наружу. При выезде из ворот к ездовому присоединялся конвоир. На свалке к месту слива нечистот он не подходил. Человек незаметно выбирался из бочки, а после отъезда конвоира с ездовым скрывался. Сбежали таким мучительным путем пять или шесть человек. Охране вскоре удалось раскрыть эту уловку. Для устрашения схваченный беглец и ездовой были расстреляны в лагере перед строем военнопленных.
В вагоне, когда нас везли из Хороля в Ковель, я познакомился с рязанским пареньком Ваней Дроздовым. В лагере мы оказались в одном бараке. Наши головы ни на одну минуту не покидала мысль — бежать при первом удобном случае! И такой случай подвернулся. В середине мая ночью разразилась сильная гроза с ливнем. В кромешной темноте мы покинули барак, добрались до двухрядного ограждения из колючей проволоки. Быстро обмотали руки и ступни ног лоскутами разорванного ватника и, помогая друг другу, перелезли через преграду. Погоня с собаками нам не угрожала: следы смывались дождем. Неделю по ночам мы продвигались на восток. Однако вскоре фортуна повернулась к нам не той стороной. Уставшие, подошли мы к небольшой деревне. Сильно хотелось есть. Голод притупил нашу бдительность и осторожность. На крыльце крайней хаты стояла женщина. Мы приблизились к ней и попросили что-нибудь поесть. Она позвала нас в хату, усадила за стол, отрезала по ломтю хлеба, подала блюдо с борщом. Не успели мы проглотить по паре ложек похлебки, как в хату ворвались несколько лиц полевой жандармерии. Ударами прикладов они вытолкали нас на улицу. Старика, хозяина хаты, заставили запрячь лошадь. На повозке нас довезли до какой-то железнодорожной станции и сдали в комендатуру. На следующий день в числе других задержанных беглецов нас втолкнули в товарный вагон проходящего поезда и отправили в Германию в город Алтенграбов.
В Алтенграбове лагерь был разделен на зоны. Рядом с нашей, русской, находилась болгарская. Болгарские военнопленные получали посылки от Международного Красного Креста. Лагерную баланду они не ели и отдавали через проволочное заграждение нам. Мне частенько удавалось получить от них сухари, галеты, иногда банку тушенки. Постепенно мои силы восстанавливались. К сожалению, это продолжалось недолго.
После двухнедельного карантина группу из 60 человек, в том числе и меня, перевезли в штрафной лагерь город Нахтерштедт. Сразу после приезда на наших пилотках, спинах гимнастерок, спереди штанин брюк намалевали буквы «SU». Переписали, выдали отштампованные на алюминиевых пластинках личные номера, которые мы должны были постоянно носить на шнурке на шее. С этих пор охрана вызывала и проверяла узников по номерам. Мы же друг друга называли: Саша-Студент,
Коля-Гудок, Петя-Учитель, Ванька-Доходяга и т.д. В случае смерти одна половина пластинки с номером отламывалась и забиралась немцами, а другая оставалась на умерших.
Нас, штрафников, привлекали к принудительному труду на шахте-карьере фирмы «Конкордия». На работу выводили под усиленной охраной с собаками. Два шага вправо, два — влево считались побегом. В итоге — расстрел. Я на работу выходил редко. Колено раненой ноги распухло, ходить было трудно. Больные и ослабленные оставались в лагере: убирали территорию, готовили поварам овощи для варева. Кормили плохо. Утром и вечером давали по миске овощной баланды, заправленной мукой и пшеном. В обеденный перерыв — кружку кипятка и 300 граммов хлеба, испеченного из ржаной муки, смешанной с опилками. Постоянно хотелось есть. Одежда была ветхой. На ногах — деревянные сабо, ступни обмотаны тряпьем. От голода, холода и издевательств охраны люди умирали десятками. Их выносили из бараков, грузили на тракторные тележки и увозили хоронить в шахтные отвалы. Контингент лагеря пополнялся новыми узниками. Работал конвейер смерти. Он продолжался до пленения трехсоттысячной армии фельдмаршала Паулюса. По этому случаю по всей Германии был на три дня объявлен траур. Немцы приуныли. Поражение под Сталинградом отрезвило их головы. Мыслить они стали уже по-другому. Плюс к этому наш лагерь посетила комиссия Международного Красного Креста. Члены комиссии выслушали все жалобы и претензии военнопленных, увидели ужасные бытовые условия, в которых мы находились, вскрыли грубейшие нарушения прав человека. После этих событий отношение немцев к нам изменилось: меньше стало издевательств, появилась медицинская помощь больным и ослабевшим, в рацион питания добавились горох и кукуруза.
На Рождество 1944 года пленных на работу не выводили, немцы отдыхали. Вечером подвыпившим солдатам захотелось поразвлечься. Они выгнали нас из бараков, построили на плацу, заставили маршировать на месте и петь «Катюшу». Поначалу пение было еле слышно, но с каждым куплетом громкость его возрастала. Закончив «Катюшу», мы дружно запели: «Броня крепка и танки наши быстры». Глотки трехсот человек буквально ревели.
Нам было уже не страшно, что будет дальше. К лагерю сбежались толпы горожан. Они не понимали, что происходит. Охранники опомнились, схватили автоматы. Прикладами и резиновыми шлангами разогнали нас по баракам, на двери навесили замки.
…Миновали два года страданий в штрафном лагере. Положение на Восточном и Западном фронтах в корне изменилось. Немецкие потрепанные части все больше и больше сжимались с двух сторон. Авиация союзников бомбила немецкие города и военные объекты, разбрасывала листовки, из них мы узнавали о стремительном наступлении наших войск, об освобожденных городах, о новых маршалах и командующих фронтами, о том, что в Красной Армии командиры стали называться офицерами и у них появились погоны.
Наступил 1945 год. Более или менее здоровых солдат из охраны лагеря стали забирать в боевые части. Их заменяли подлечившимися ранеными на фронте и стариками из фольксштурма. До нас стали доходить слухи, что отступающие на запад отряды из разбитых полков эсэсовцев врывались в лагеря военнопленных и фаустпатронами расстреливали беззащитных людей. Дожидаться такой участи или бежать? И я решил бежать.
Совершить побег мы задумали втроем: Степка-Студент, Николай-Повар, Платон-Лесоруб и я. Вечером 15 марта 1945 года, когда охранники ужинали, мы незаметно пробрались в умывальник, половинкой полотна ножовки пропилили решетку и через окно покинули лагерь. Платон вылез первым и, видимо, отбежал в сторону. Я и Николай больше его не видели. Шли мы по ночам полями, овражками, перелесками, минуя густо расположенные населенные пункты. В поле мы выкапывали из буртов картошку, свеклу, брюкву и ими питались. Других продуктов у нас не было.
Через шесть дней после побега мы подошли к железнодорожному полустанку. На путях стоял товарный состав. Несколько платформ были загружены тюками сена. Незаметно мы забрались на платформу, раздвинули несколько тюков и укрылись между ними. Проехали мы трое суток. Утром 24 марта 1945 года состав остановился. При разгрузке сена нас обнаружили и поймали. Оказалось, поезд следовал не на восток, а на запад! Мы оказались в Эрфурте. Оттуда нас отправили в концлагерь в город Пордхаузен, где 2 апреля 1945 года мы были освобождены американскими войсками. В лагерь вместе с американцами прибыли майор и лейтенант Красной Армии. Они собрали всех русских узников и разместили в здании школы. Я был болен и слаб. От истощения не мог стоять на ногах. Помощь американских врачей и хорошее питание постепенно восстановили мои силы. Офицеры по репатриации переправили меня вместе с другими бывшими узниками в оккупационную зону Красной Армии, в город Торгау на Эльбе.
После регистрации нас разбили на роты, отвели место для жилья. Будни нашей жизни проходили в ожидании очереди для отправки на Родину. В конце июня 1945 года я был призван на службу в Советскую Армию в 638-й минометный полк 413-й стрелковой дивизии Северной группы войск, а затем переведен в 682-й артиллерийский полк той же дивизии. В ноябре я был демобилизован и направлен в Ленинабад на государственную проверку в проверочно-фильтрационный лагерь. После проверки в августе 1946 года отбыл в Пензу, где проживали мои родители. Неделю пробыл дома, затем выехал в Москву для продолжения учебы в Электромеханическом институте инженеров железнодорожного транспорта, из которого меня и призвали в 1939 году в Красную Армию.
После окончания первого семестра я с младшим братом Владимиром, студентом 1-го курса МГИМО, приехал на каникулы в Пензу. Мы поняли, что наш отец серьезно болен и содержать нас двоих в Москве не сможет. Мы с братом решили: он продолжит учебу, а я пойду работать и одновременно учиться на заочном отделении Ленинградской лесотехнической академии, куда был принят переводом из МЭМИИТа.
С тех пор я — человек. Но это — другая история.
Журнал «Лесная Россия».